Новогодняя сказка

Но все равно от этого игрушка не перестала быть любимой: она все равно самой последней цеплялась на елочную ветку. После этого приходила мама и по своему вкусу «закидывала» елку мишурой, «снегами» и конфетти. Отец стрелял из хлопушек и получалась замечательная елка, которой завидовали все соседские дети. А в самый канун Нового года, за полчаса, семья откупоривала бутылку шампанского и провожала старый Новый год: «Помянем старика добрым словом...» А потом отец и дядя Сережа (сосед, который вместе со своей женой приходил к ним «новогодиться») «стреляли» из хлопушек в главу государства, который из телевизора поздравлял «народ» с Новым годом. Выходили на балкон, зажигали бенгальские огни и запускали их с балкона в сугробы, благо этаж был второй, а балкон не со стороны парадного подъезда. Если было настроение, всей семьей ходили на Официальную Елку, по дороге сворачивали на горку и катались с нее до посинения. Частью история повторялась на Русское Рождество, но уже более скромно. В сочельник отец подводил Варю к зеркалу, свет выключался, но вместо свечей зажигался скоротечный бенгальский огонь, и вот пока огонь искрился, Варя должна была разглядеть своего суженого-ряженого, но за все время никого, кроме отца, в зеркале не видела. На Русское Рождество всегда покупался любимый торт отца – Пражский или Киевский – и начиналось чаепитие. Отец добавлял в чай по чайной ложечке коньяку (и маленькая Варя гордилась – ей тоже капали каплю-две) и они поднимали чайные чашки и чокались, будто там было вино или водка. Правда, когда это случилось в первый раз, Варя сразу же после этого «вырубилась» – ее потянуло в сон и она едва не свалилась за праздничным столом. Елка убиралась или в последний день каникул или вместе с гирляндами стояла до Старого Нового года. В Старый Новый год опять накрывался стол и отец шутил: «Пьем за Новый год, чтоб Старый не вернулся!»

Но в этом году все было как-то не так, не как прежде. Мама с отцом о чем-то шептались, тайком от нее, только стоило Варе зайти в комнату, где они были, их шепот прерывался на полуслове. Как-то Варя застала маму плачущей, и тогда Варя решила, что родители расходятся, просто скрывают от нее. У них в классе так уже случалось: если родители тайком от ребенка шепчутся и мама плачет или ругается – значит, развод. Варя маме чуть сцену не устроила, мол, если разводитесь, то зачем скрываете от меня это, честно, мол, скажите, чего выкручиваетесь и врете. Варя не любила и не умела врать, ну не хочешь сказать правду – промолчи, но врать – никогда! Это отцовский характер.

Но в этот год впервые к Польскому Рождеству отец не нарядил гирлянды, произошло гораздо худшее, чем развод – отец тяжело заболел, он слег, да так, что почти не вставал с постели, он лежал у себя в комнате, а мама подавала ему лекарства и ухаживала за ним. Сегодня 28 декабря, а Новогодней сосенки у них до сих пор нет. У папы последняя стадия рака, и ему осталось жить от силы неделю.

Отец отказался от госпитализации: «А смысл, все равно он неоперабелен, мой краб четвертой стадии. Хочу, чтобы в последнюю минуту рядом со мной были мои любимые женщины, а не эти хароны в белых халатах».

Последние дни Варя боялась заглядывать в комнату отца, но все-таки перебарывала себя: отец лежал бледный, исхудавший, как мумия. В этот раз она неосторожно скрипнула дверью, отец обернулся на звук:

– А, Вальваля, ты уж, дочка извини, что я тебе такой Новый год устраиваю. Уж больно сильно краб меня клешнями прижал.

Она вылетела из комнаты, захлебнувшись слезами. Последнюю неделю она возвращалась домой и останавливалась перед дверью в собственную квартиру, она боялась открытой двери: это значило, что случилось непоправимое. И всегда, прежде чем открыть ее ключом, она толкала ее и облегченно вздыхала: закрытая, значит, все в порядке, отец живой.

Смерть за ним пришла около полуночи. Нет, она не была с косой наперевес, с выглядывающим из-под белого балахона оскаленным черепом. Нет, во-первых, это был он – ангел смерти. А во-вторых, хотя он в белом, но назвать его одеяние балахоном нельзя было даже при всем желании. Это был просто светящийся абрис, который подошел к кровати умирающего, взял его за руку и тихо сказал:

– Пошли, подошел твой срок, человече...

Отец уже хотел встать и идти, сопротивляться этой силе не было никакой возможности, более того, отца как магнитом тянуло к этому белому ангелу. И уже перед тем как встать, он встрепенулся, из-за болезни он перестал вести счет календарю, и им овладело простое любопытство: а в какой день он умрет?

– 29 декабря, уже десять минут.