Кума Муравьиха

Благодарю покорно!

И принялась переносить в свой дом оставленные ворами мешки, битком набитые добычей, а после — вынимать из их карманов золотые монеты, драгоценные камни, украшения и относить к себе, приговаривая:

— Благодарствую, синьоры воры! Разбойники позволяли обирать себя, не смея и

дохнуть: связанные так, что не могли пошевелиться, они страшились худшего — думали, не миновать уж им суда.

— Ну, вот видите, кума Пухлые Губки? Теперь вас можно назвать Надутые Губки.

— Пожалейте нас, бедных воров, кума Му- равьиха!

Лежат они — ни живы ни мертвы. А между тем уже светает. Сжалилась над ними Муравьи-ха.

— Только, не трогайте ее мужа. Он, бедняга, не виноват.

— И пальцем не тронем!

Почувствовав, что руки и ноги у них свободны, воры вскочили и припустили без оглядки, будто на пятках у них выросли крылья. А у соседки Пухлые Губки от досады сделалось во рту так горько, словно пожевала она какой-то ядовитой травы.

Сговорившись с шестью кумушками, замыслила она другую плутню.

И явилась к обкраденному богачу:

— Хотите, чтобы все добро нашлось? Я могу вам указать воровку, но за услугу вам придется хорошенько заплатить.

— Не поскуплюсь. Так кто она?

— Кума Муравьиха.

— Эта нищенка? Быть того не может.

— Шлите хоть сейчас жандармов — все найдется.

Пришли жандармы: ищут, роются, перевернули все вверх дном — и ничего.

— Раз вам это сказала Пухлые Губки, значит, краденое у нее.

Пошли туда жандармы, и даже рыться не пришлось им: в углу увидели они мешки с добром, а в ларе и в ящиках нашли золотые вещи и драгоценные камни.

Схватили они Пухлые Губки и отвели в наручниках в тюрьму, и во рту у нее делалось все горше, будто жевала она что-то ядовитое.

После этого куму Муравьиху оставили в покое. Соседки — в особенности бывшие хозяйки петушков — ее боялись.

— Видать, она колдунья!

А она пряла, шила, ткала и все время весело напевала:

— Веретено, крутись, скачи!.. —

— Нитка-ниточка... —

— Челночок, летай, летай!..

И ее голос разносился по всей улице так чисто-и так нежно, что слушать ее было сплошное наслаждение.

Те соседки, которые козней никаких не строили, тоже любопытствовали:

— А дворец-то вы себе когда закажете, кума Муравьиха?

— Не сегодня завтра утречком и закажу, соседушки.

— А муженька-то, муженька себе уже нашли?

— Не сегодня завтра утром явится, соседушки.

Готов уж чертог, вот-вот придет муженек.

— Все шутите, кума Муравьиха. Ха! Ха!..

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Каково же было изумление соседок, когда однажды утром они увидели, что домишко кумы Муравьихи за ночь превратился в восхитительный дворец куда больше и красивей королевского!

Кума же Муравьиха сидела у больших ворот за прялкой с веретеном в руках, как будто ничего и не произошло.

— Веретено, крутись, скачи!

— Кто подарил вам этот дворец, кума Муравьиха?

— Подул ветер, принес камни.

— А дальше?

__Подул ветер, принес песок и известь.

— А дальше?

— Подул ветер, принес воды.

— А дальше?

— Камни, песок, известь, вода... вот и вырос дворец.

— Все шутите, кума Муравьиха!

На другой день кума Муравьиха сидела у ворот как ни в чем не бывало и шила.

— Нитка-ниточка...

— Вы так богаты — и утруждаете себя шитьем?

— Кто не работает — не ест.

— Да не о вас это, кума Муравьиха!

— Видимость обманчива, соседушки.

— А что же муженек?

— Уехал, не сегодня завтра утречком вернется.

— А почему вы плачете?

— Под каждой крышей свои мыши.

— Ах! Бедная кума Муравьиха!

Обходясь краюшкой хлеба, кусочком сыра да водицей, она всегда была в хорошем настроении, а сделавшись владелицей дворца и ожидая мужа, проливает слезы? И впрямь, под каждой крышей свои мыши!

На следующий день кума Муравьиха ткала у ворот, будто ничего не изменилось.

— Челночок, летай, летай...

— Живете вы богато, что же руки не жалеете? — Этот холст, соседушки, последний.

— Почему же, кума Муравьиха?

— Займется пламя, разгорится огонь и сожжет мою прялку, веретено и кудель,

— А потом?

— Займется пламя и сожжет простыни и подушки, которые должна я сшить.

— А потом?

— Займется пламя и сожжет фату и платье королевны.

— И вы не плачете, кума Муравьиха?

— Такая моя доля горькая.

— Если можем чем помочь, скажите, кума Муравьиха. Мы хоть и бедны, но сердцем не черствы.

Всю ночь соседки слышали вокруг дворца кумы Муравьихи бурные порывы и завыванье ветра. Ауиии! Ауиии! Казалось, ветер обдувал его со всех сторон, стремясь разрушить или унести. Они не смели выглянуть наружу — поглядеть, что происходит. А то увидели бы, что дворец освещен, все окна — настежь и по комнатам носятся, преследуя одна другую, две тени, будто гонимые неистовым порывом ветра, завывающего:

— Ауиии! Ауиии!

На самом деле это был не ветер, а людоед, который гнался за кумою Муравьихой и никак не мог ее настичь.

К рассвету шум утих.

Людоед удрал в страхе перед солнцем, во дворце вновь сделалось темно, и окна все закрылись.

— Слышали, какой сегодня ночью дул стра- шенный ветер, кума Муравьиха?

— Нет, соседушки, не слыхала ничего.

— Как? Он ваш дворец едва не снес!

— Ничего я не заметила. Я крепко сплю.

— Отчего вы плачете, кума Муравьиха?

— Такая моя доля горькая.

— Вы сегодня не прядете, кума Муравьиха?

— Сгорели моя прялка, веретено и кудель.

— Вы сегодня не шьете, кума Муравьиха?

— Сгорели простыни и подушки, которые должна была я сшить.

— Вы сегодня не ткете, кума Муравьиха?

— Сгорел мой станок, челнок и основа, сгорели и фата, и платье королевны.

А следующей ночью ровно в полночь снова появился людоед:

— Ауиии! Ауиии! Ауиии! Хочешь стать Людо-едшей, да или нет?

— Нет! Нет! Нет!

— Вместо хлеба с сыром или луком ты бы ела нежное мясцо мальчишек и девчонок и пила бы ты не воду, а свеженькую кровь юношей и девушек. Хочешь стать людоедшей, да или нет?

— Нет! Нет! Нет!

— Возьму тебя и проглочу!

Высуни соседки нос, они б увидели, что дворец освещен, все окна — настежь, а по комнатам носятся, преследуя одна другую, две тени, будто гонимые неистовым порывом ветра.

К рассвету шум утих.

— Слышали, кума Муравьиха, какой вой стоял этой ночью?

— Ничего не слышала, я крепко сплю.

— А что вы плачете, кума Муравьиха?

— Такая моя доля горькая!

— После грозы — радуга, после горя — радость. Где радость, тут и горе, где горе, там и радость.

— Может, вы, соседушки, и правы!

— Давайте лучше о приятном: а что же муженек, кума Муравьиха?

— Сперва мне надобно помолодеть.

— Все шутите, несмотря на беды!

— Погодите, увидите.

В общем, ничего нельзя было понять у этой кумы Муравьихи: положит монетки под наседку — вылупляются цыплята, жизнь ведет бедняцкую, а дворец построила больше и красивей, чем у короля, приходят воры, чтобы выкрасть скопленные ею деньги, — она вяжет их и обирает сама, оплакивает свою долю — и тут же шутит.