Двенадцать царевен и заколдованный дворец

А ведь он, как ни старался страсть в себе заглушить, когда по утрам царевнам цветы раздавал, все-таки их красота и нежность, а особенно ласковые взгляды младшей царевны так его завлекли, что ему думалось, и жить станет невмоготу, когда его пальцы не будут касаться каждое утро белоснежных и мягких как пух царевниных рук.

День и ночь терзала его грусть-тоска и не знал он, как сделать, чтобы его желанье исполнилось, ведь иначе ему и жизнь не в жизнь.

Как-то ночью, когда он уснул, терзаемый -этой печалью, явилась ему во сне та же самая фея, которая показалась ему когда-то в ложбинке с цветами.

И сказала ему:

— Пойди в самую глубь сада, с восточного краю Там найдешь два лавровых кустика, один — вишне вого цвету, а другой розовый. Рядом увидишь золотую мотыгу, золотой же кувшин да шелковый рушник. Возьми те лавровые кустики, посади их в добрые горшки, мотыжь золотой мотыгой, по ливай из золотого кувшина да протирай хорошенько шелковым рушником и береги пуще глазу. Когда они вырастут и вытянутся в человеческий рост, что хочешь у них проси, любое — все будет исполнено в точности.

Сказала и растаяла, будто призрак, работник ей даже спасибо сказать не успел.

Не опомнясь от чудного сна, не протерев даже глаз, побежал он в самую глубь сада, с восточного краю, да так и обмер от радости, когда въявь увидал то, про что ему фея во сне говорила. Трет глаза, ощупывает себя: а ну как он еще спит, да наяву ли все это? Уверившись, что это не ночное видение, он взял и унес лавровые кустики.

Ходил за лаврами лучше не надо, часто мотыжил золотой мотыгой, поливал из золотого кувшина, вытирал шелковым рушником и — к чему слова понапрасну тратить? — берег пуще глазу, как фея наказывала.

Лавры росли, наливались силой, будто чудом каким их тянуло. Скоро стали они совсем боль-шенькие. И такой красы, как эти лавры, никто нигде не видывал.

А как вытянулись они в человеческий рост, он подошел к одному и сказал, как фея велела:

Лаврушка, ты мой лаврушка!

Я мотыжил тебя золотой мотыгой,

Поливал тебя из золотого кувшина,

Вытирал тебя шелковым рушником.

Одари меня силой быть невидимкой,

Когда в этом будет нужда.

Глядь, в тот же миг не ветке завязался и стал на глазах расти, распускаться — и расцвел такой распрекрасный цветок, что невозможно было удержаться, чтобы не понюхать его. Он сорвал этот цветок, положил за пахуху — так, стало быть, фея его научила.

Вечером, когда царевны отправились на покой в ту самую светлицу, где их запирали на ночь на семь крепких замков, он тихонько прошмыгнул мимо их и заскочил в ту светлицу. Он-то видел, что они делают, а они его не видели. И увидел он: вместо того, чтобы раздеваться да спать ложиться, они стали причесываться, надевать дорогие наряды да собираться в дорогу.

Он удивился этому и решил непременно за ними отправиться, посмотреть, как они выйдут отсюда, куда пойдут и что станут делать.

Тут вдруг старшая царевна спрашивает сестер:

— Ну, вы готовы, девушки?

— Готовы, — отвечают они.

Тогда старшая топнула-пристукнула ногой об пол — и пол в светлице расступился. Они спустились в открывшийся ход и шли, шли, пока не вышли к саду, обнесенному медной стеной.

Подошли они к саду, старшая царевна опять ногой топнула-пристукнула — и железная калитка в сад распахнулась. Пробираясь в сад вслед за царев-

нами, парень наступил на платье самой младшей сестры. Та живо обернулась, но никого не увидела и, окликнув сестер, говорит:

— Сестрицы, мне показалось, что кто-то идет за нами, даже наступил мне на платье.

Сестры поглядели во все стороны, никого не увидели и молвят ей:

— Отчего тебе, сестра, все мерещится? Кому же здесь быть, кто может за нами подглядывать? Сюда до нас и жар-птице не долететь. Лучше посмотри хорошенько, наверно, ты зацепилась подолом за какую-нибудь колючку, а коли ты пуглива, тебе и поблазнилось, будто кто-то на твой подол наступил. Вот глупая!

Она промолчала. А парень все за ними идет.

Миновали они серебряный лес, миновали другой, золотой, миновали третий, где листва — сплошь алмазы да самоцветы и сверкает так, что глаза слепит, и пришли к большому озеру.

Посреди того озера — холм, а на нем — палаты, каких он в жизни не видывал. Царские-то дворцы по сравнению с ними всего ничего, и сверканье от них такое, что и на солнце глядеть еще можно, а на них — никак. И построены так хитро, что когда ты по лестнице вверх поднимаешься, кажется, будто вниз спускаешься, а когда вниз спускаешься, кажется, будто вверх поднимаешься.

У берега царских дочерей дожидались двенадцать челнов с гребцами, в шитых золотом дорогих нарядах.