Фэт-Фрумос, Золотые Кудри

А солнце бывало в тех местах только на закате. По другую сторону горы была тёмная пещера. Вступил туда Ионицэ Фэт-Фрумос, шёл, шёл и ни один жив-человек ему не попался, только змеи да всякие звери сновали туда и сюда, но Ионицэ не побоялся их.

Наконец завидел он, вдалеке свет брезжится, и свернул в ту сторону. Прибавил шагу, и вот доходит он до мельницы, какой на всём долгом пути своём не видывал. В быстрой реке черней сажи вода бежит, мельничные колёса гонит, они лётом летают.

То-то обрадовался Ионицэ! Зашёл на мельницу, но людей там не видать, как обычно на мельницах. И не зря говорится: пропащая та мельница, куда народ не захаживает. Посмотрел он направо, посмотрел налево, и попался ему на глаза старик — таких древних лет, что веки себе крючьями поднимал. Старик тот не поспевал ссыпать муку в мешки, так скоро она прибывала.

— Здравствуй, дедушка! — сказал Ионицэ старику.

— Здорово, молодец! — отвечал старик. — А скажи на милость, каким ветром тебя сюда занесло? На эту мельницу нога человечья не ступала.

— Да, знать, уж суждено человеку исходить белый свет, чтобы всё изведать. Прошёл вот и я, да пока никто не сумел мне сказать того, о чём я спрашивал. Может, ты, дедушка, скажешь, ты давно на свете живёшь.

Старик поднял крючьями веки, воззрился на Ионицэ и потом спросил, что ему надобно. Ионицэ ответил:

— Не слыхал ли ты чего про Иляну-Косынзяну?

— Так ведь мельница-то её, на неё одну я и мелю день-деньской. Девять беркутов доставляют на мельницу по четыре мешка зерна каждый, и за день всё надо смолоть.

Отлегло у Ионицэ от сердца, и силы сразу прибавилось. Ну потом, слово за слово, разговорился и подружился со стариком. А под конец выпросил у него позволенье за мукой смотреть и в мешки её ссыпать. Сам старик прилёг на мешки и, конечно, сразу уснул — очень уж он натрудился. Ионицэ только того и дожидался. Живо насыпал муку в мешки, а в один мешок сам влез и зашил его изнутри.

Между тем прибыли беркуты, подняли великий шум, стали кричать, окликать старика:

— Готова ли мука?

Старик еле пробудился от сна, поднял веки, и туда смотрит, и сюда заглядывает, юноши нет как нет. Бился, бился сонный старик, насилу взвалил мешки беркутам на спины, а те помчали домой пуще ветра, быстрее мысли.

Старик, известное дело, остался на мельнице пребывать — видно, там суждено ему было смерти дожидать. И долго, сердечный, ломал голову, куда мог юноша подеваться, в реку ли канул, или опять выбрался на вольный свет, к земным жителям.

Но Ионицэ был в надёжном месте. Беркуты доставили мешки к Иляне-Косынзяне и отдали их повару. Тот вспорол один мешок, как раз тот самый, где Ионицэ был. До смерти напугался повар, когда Ионицэ вылез из мешка.

— Да как же ты, мирской человек, попал сюда, скажи на милость?

— Про то, знай, молчи, — отвечал ему Ионицэ и показал перстень, а на перстне написано: «Иляна-Косынзяна, коса золотая, в косе дивный цвет воспевает, тридевять царств внимают».

Не сказал больше ничего повар и оставил Ионицэ у себя при доме.

Вот в один день понадобилось повару печь хлебы на Иляну-Косынзяну, иного-то хлеба она и в рот не брала. Ионицэ и говорит ему:

— Дай-ка я испеку, увидишь, какой хороший хлеб будет!

— Ладно, — говорит повар.

Тут, как взялся Ионицэ за дело, засучил рукава и давай тесто месить, живо-готово поставил хлебы в печь.

Вынул повар готовый хлеб из печи и никак надивиться не может, до того воздушен тот хлеб получился.

Вот понёс он его Иляне, и только это она взяла хлеб в руки, сразу спрашивает:

— Кто испёк такой славный воздушный хлеб?

— Кто же ещё испечёт? Я испёк, — отвечает повар.

После того как вышел весь хлеб, повар сызнова печь собирается. Взялся Ионицэ за стряпню и сготовил хлеб вдвое лучше прежнего. Долго удивлялась Иляна, что хлеб раз от разу всё лучше. А хлеб-то убывал скорее, чем прежде, — конечно, разве хороший хлеб залежится?

Понадобилось повару печь в третий раз. У Ионицэ сердце так и запрыгало от радости. Наготовил он третью печь хлеба, однако, на этот раз недолго думая взял да и запёк в один каравай перстень Косынзяны.

Повар опять понёс хлеб Иляне-Косынзяне. Разломила она каравай пополам, перстень-то и выпал. Иляна подняла его, признала, а потом и спрашивает повара:

— Кто испёк хлеб?

Повар мнётся, юлит, вертит, ну да под конец пришлось ему сказать что хлеб-то Ионицэ испёк.

Немедля послала Иляна повара за Ионицэ, привели его к ней в дом, и как увидела она суженого, поцеловала, потом велела дать ему платье, золотом шитое, — его-то прежнее немытое было.

Спустя две недели обручилась Иляна с Фэт-