Юскюзек и Алтын-Чач

Я этого голодного накормил, — может быть, и нашего сына люди не оставят.

В полночь старик уснул.

А старуха, думая о молоке и куруте, заснуть не может.

—Курут — сыр, приготовленный из творога, оставшегося после гонки араки. Плитку этого сыра сушат над костром в дыму.

Со злобой взглянула она на голую спину Юскюзека. Увидела родимое пятно. Встала старуха, старика трубкой тычет. Старик проснулся, потускневшие глаза налились слезами.

— Э-эй, мальчик, юноша! Проснись! Ты огонь наших глаз. Ты кровь нашей груди. Ты наш единственный сын. Тебе только год был, когда мы подать Караты-хану не смогли уплатить. Нас поймали, связали, далеко увезли. С тех пор о тебе не слышали. Свою смерть мы на девять лет оттянули. Хотели хоть перед смертью тебя увидеть. Юскюзек поцеловал горячими губами сморщенный

рот отца, черные губы матери. Твердыми ладонями погладил их белые волосы.

Старики как сидели — так вечным сном спят. Из дому Юскюзек вышел дитятей. Из орлиного гнезда юношей улетел. Теперь Юскюзек зубы стиснул, выпрямил плечи. Он возмужал, созрел, человеком стал.

Караты-хан ночью не спит. Днем не спит. Все время

на ходу живет. Он ждет вести о гибели Юскюзека, хочет скорее жениться на Алтын-Чач.

— Эй, раб! Ступай в сердцеподобный аил. Посмотри,

плачет там или смеется Алтын-Чач. В тот же день обратно вернись, мне правду скажи.

Пятясь, вышел раб из дворца. Быстрее темно-бурого иноходца устремился к аилу Юскюзека. В тот же день вернуться ему приказал Караты-хан. Раб спешил. Раб не останавливался. Раб одним глазом взглянуть хотел—и обратно бежать. Но только полглазом увидал он Алтын-Чач — и забыл, зачем шел. Рот широко открыл, не мигая на Алтын-Чач смотрит.

Волосы ее золотые, как осенние березы. Ресницы —

густая хвоя.

День сидел и ночь сидел раб у раскрытой двери Он не знал, зачем шел. Забыл, куда должен идти.

На второй день земля и небо покачнулись. Черный вихрь ударил. Как сухой лист, взлетел вверх аил Юскюзека. Ездящий на темно-буром коне Караты-хан раба за косу схватил.—Ты как смеешь смотреть на Алтын-Чач?

Намотал Караты-хан косу раба на свою медную руку и перебросил его через две горы...

С сердцем холодным, как вечный камень, с черным сердцем вернулся домой Юскюзек.

- А, это ты, Юскюзек! Где золотое яйцо? Ременной плетью ударил Юскюзека Караты-хан. Питающийся человеческой кровью Караты-хан! — крикнул Юскюзек.—Хвастаясь силой, не бей слабого. Злым языком молчаливых не оскорбляй. Под худым седлом ходит добрый конь. Под рваной шубой может оказаться богатырь непобедимый.

Схватил тут Юскюзек Караты-хана за соболий ворот

и стащил с темно-бурого коня.

Караты-хан обеими руками обхватил Юскюзека. Началась великая борьба. Семь лет тягались. По щиколотку уходили их ноги в землю на твердом камне. По колено увязали в рыхлой почве. Ни один не упал. Ни одни не коснулся земли рукой. Девять лет боролись. Земля дрожала от их борьбы. Горы прыгали, как сарлыки', а холмы, как лани. Озера вышли из берегов. Реки бросались с камня на камень в разные стороны.

Вот Юскюзек уже тронул землю левой рукой и правым

коленом тронул.

— Эй, братья волки! Ой, орлы Каан-Кередэ, помогите! Раскинув крылья над горами и долинами, прилетели орлы. Серые волки, как серые вихри, в семь глотков сожрали темно-бурого иноходца, семь раз выплюнули. Орлы Каан-Кередэ железными когтями подцепили Караты-хана, унесли его на дно неба и сбросили оттуда на вечный горный ледник. Собакам куска мяса не осталось от тела Караты-хана. Иголкой раз поддеть не осталось куска от шкуры Караты-хана. Ветер развеял прах его, словно пыль.

Как с тех пор жили Алтын-Чач и Юскюзек, что стало

с семью волками, где теперь птицы Каан-Кередэ, никто мне не мог рассказать.